КРЕСТНЫЙ ПУТЬ (продолжение)

Бывало, что церковь закрывали под предлогом борьбы с эпидемией, а затем всячески тянули с открытием. Так было в 1925 году в с. Грива. За мизерные нарушения санитарных норм или правил совершения обрядов накладывались большие штрафы. Очень распространены были случаи чиновничьей волокиты с регистрацией православных общин, затяжки с оформлением документов, придирки к ведению отчетности и т.п. В Ильинской Косланской церкви еще в 1920 году нижний этаж власти временно забрали под склад, но решение о его возвращении верующим приняли только через семь лет. Были случаи, когда священников по явно надуманным поводам привлекали к суду якобы за хозяйственные и административные “преступления”. И только вмешательство областных органов приводило к прекращению липовых дел. “Тихое давление” на церковь давало свои плоды. По данным 0ГПУ, в 1930 году не действовало “за неимением попов 11 церквей, в т.ч. 1 обновленческая, 10 сергиевских”. Дело тут не только в арестах священников. Нетерпимая обстановка вокруг церкви, разнузданная атеистическая пропаганда, которая все же добивалась своего,- все это сокращало число прихожан. В некоторых селах священнику приходилось оставлять службу из-за огромных налогов. Содержание храма было целиком возложено на общину, причем эти расходы усугублялись постоянными штрафами. Доходы крестьян от своего хозяйства были невелики, и они часто просто не в состоянии были содержать храм и священника, хотя не отказывались от веры. 

Газета “Югыд туй” 14 января 1925 года сообщила, что крестьяне с. Читаево отказались содержать священника. Этот случай преподносился как пример атеизации местного населения. Однако по официальным данным в 1922 году читаевская община состояла из 1589 человек. 

Практически не действовала с 1925 года церковь в с. Ужга. В 1927 году ставился вопрос о ее закрытии, поскольку верующие из-за недостатка средств не могли отремонтировать свой храм. Опять же по сообщению газеты “Югыд туй” от 14 февраля 1929 года в с. Грива “по воскресным дням служба уже не ведется, в церкви холодно, крестьяне не подвозят дров, дьяк бросил службу, поп, ссылаясь на малые доходы, тоже собирается уходить”. 
И все же в 20-е годы в Коми области было закрыто относительно немного храмов. В отчете ОГПУ за 1930 год значились только 19 храмов, закрытых за “революционный период”. В 1921 году, несмотря на протесты верующих и духовенства, были закрыты бесприходные Всескорбященская тюремная церковь и Стефановский храм подворья Троице-Стефановского монастыря в Усть-Сысольске. В 1923 году закрыты церкви Ульяновского Троице-Стефановского и Кылтовского Крестовоздвиженского монастырей, к тому времени уже ликвидированных. В Ульянове при храмах еще жили шесть монахов, в том числе и выпущенный на свободу в мае 1920 года последний игумен монастыря Амвросий. По настоянию директора размещенного в монастыре совхоза Ф.Бачуринского их просто выселили, чтобы не “оказывали разлагающего влияния на трудовой коллектив”, а храмы закрыли, поскольку не было общин, “желавших взять их на содержание”. Церковную утварь и священнические облачения раздали разным советским организациям. Впоследствии в монастыре были и исправдом, и сельхозтехникум, и психиатрическая лечебница, жили здесь и спецпоселенцы. Монастырь пришел в полное запустение, многие постройки были разрушены, в их числе и Троицкий собор.

Сложнее обстояло дело с храмами Кылтовского монастыря. С 1919 года при нем на законных основаниях обосновалась сельскохозяйственная коммуна из бывших монахинь и послушниц во главе с игуменьей Ермогеной. По существу это был тот же монастырь. Хозяйство процветало. Тем не менее в июле 1923 года общину закрыли. Основная причина откровенно изложена в докладной записке Обоно от 14 января 1924 года в ОИК: “Кылтовская сельскохозяйственная община, организованная на месте бывшего женского монастыря, за время ее существования с 20 июля 1919 года по день ликвидации, в отношении всего уклада жизни, практически оставалась центром религиозной пропаганды не только среди окружающего населения, но и всей Коми области”. 

Однако насельницы не желали подчиняться беззаконию и сопротивлялись как могли. Они жаловались на произвол, укрывали от ликвидационной комиссии имущество... Но силы были неравны. Насельниц изгнали, игуменью Ермогену и часть послушниц судили, правда, пока оставили на свободе. Большинство послушниц поселились в соседних селах и сохраняли монастырский образ жизни. Впоследствии почти все они были арестованы. До 1930 года в монастыре разместили детскую колонию. При ней некоторое время работали и 60 бывших насельниц монастыря. Затем он был занят под лагерь для заключенных и спецпоселок (здесь умер заключенный митрополит Одесский и Херсонский Антоний). 

Как с досадой отмечали власти, закрытие храмов тормозилось из-за сопротивления местных жителей. В Усть-Выми хотели без всяких оснований “изъять” один из храмов под помещение допризывников. Но, как отмечал один из сотрудников Коми областного отдела ОГПУ, “из-за начавшегося недовольства изъятие церкви приостановлено до осознания верующими необходимости в этом помещении и неимении особой надобности в нем для культа”. Совсем уж неприятная для властей история произошла с закрытием Стефановского собора в Усть-Сысольске. Этот самый большой в Коми крае храм, стоявший в центре города, раздражал руководителей области. Закон допускал в порядке исключения закрытие храмов по инициативе органов власти, “если эти мероприятия отвечают запросу трудящихся масс в форме многочисленных коллективных заявлений, резолюций, постановлений съездов и т.д.”. Вскоре появились заявления от различных городских организаций, школ, гарнизона с требованием о закрытии собора. В июле 1923 года собор был закрыт. Возражения верующих не приняты в расчет. Более того, в мае были арестованы и привлечены к суду за “контрагитацию” 16 членов церковного совета. Суд приговорил пять обвиняемых к различным срокам наказания (двоих условно), а остальных оправдал. Однако верующие и не думали сдаваться. Их жалобы дошли до ВЦИК СССР, который отменил решение о закрытии церкви. В августе 1924-го Стефановский собор был возвращен общине верующих. Еще раньше, в январе, кассационная коллегия по уголовным делам Верховного суда РСФСР отменила приговор в отношении осужденных членов церковного совета как необоснованный и возвратила дело в суд, а тот в июне 1924 года тихо закрыл его по амнистии.

Однако это была лишь временная уступка властей.

Новая массовая репрессивная кампания против церкви начинается в 1929 году. Для начала репрессий решающее значение имело обращение ЦК ВКП(б) от 24 января 1929 г. “О мерах по усилению антирелигиозной работы”, подписанное Л.М.Кагановичем. В духе теории усиления классовой борьбы по мере успехов строительства социализма, в нем указывалось на возрастающее сопротивление церкви социалистическим преобразованиям, а потому религиозные организации объявлялись единственной легальной контрреволюционной силой, пользующейся влиянием в массах. Особо подчеркивалась допустимость административных мер для пресечения антисоветской деятельности. По существу была открыта дорога для репрессий как против православных общин, так и против духовенства. 8 апреля 1929 года было принято постановление ВЦИК и СНК РСФСР “О религиозных объединениях”, ставящее церковь под еще более жесткий контроль государства, ограничивающее права религиозных обществ. 

Заметно усиливается давление на церковь со стороны местных органов власти. То, что в 20-е годы было относительно редким - беспричинные временные закрытия церквей, надуманные штрафы, самовольное повышение налогообложения, запрещение богослужений,- теперь встречалось повсеместно. Например, в 1932 году верующие с. Вотча жаловались во ВЦИК СССР на председателя сельсовета, который запрещал проводить крестные ходы. А по упомянутому выше постановлению “О религиозных объединениях”, без разрешения местной власти “религиозные шествия, совершение религиозных обрядов и церемоний под открытым небом, равно как общие собрания религиозных обществ и групп (кроме молитвенных)” были незаконными. Разумеется, жалоба не подействовала. Вотченский председатель несколько раз закрывал храм, забирал церковные деньги, дал указание разломать церковную ограду. 

С 1935 по 1937 годы регулярно закрывал церковь Семуковский сельсовет. В с. Позтыкерос в течение двух лет церковь была изъята из пользования общины, а зимой 1931-1932 года в ней был устроен пересыльный пункт для заключенных. Однако сельсовет постановил обязать общину уплатить за эти годы все налоги на сумму более 5 тысяч рублей. В с. Межог в 1932 году сельсовет самовольно закрыл церковь, а в здании организовал столовую, и только в 1933-м комиссия по вопросам культов при ОИК Коми АО отменила это самовольство.

Это всего лишь несколько примеров, имеющих документальное подтверждение.

Творя административный беспредел, власти были совершенно спокойны они отлично знали, что подобная самодеятельность поощряется “сверху”. Всего лишь маскировкой беззакония были документы, подобные разосланному в июле 1929 года за подписью В.Молотова письму ЦК ВКП(б), отмечавшему многочисленные случаи незаконного закрытия церквей и указывавшему на необходимость строгого соблюдения законности, или постановлению ЦК ВКП(б) 1930 г. “О борьбе с искривлениями партлинии в колхозном движении”, обязывавшему партийные органы “решительно прекратить практику закрытия церквей в административном порядке, фиктивно прикрываемую общественно-добровольным желанием населения”. Все, что требовалось от местных органов власти, это грамотно оформить документы, чтобы соблюсти видимость “законного” закрытия храма. 

В 1926 году, по данным газеты “Югыд туй” (1 августа 1926 г.), в Коми области было 104 православных общества с 34514 членами, на приходах служили 108 священников, 11 диаконов и 91 псаломщик. Число православных обществ примерно соответствовало числу православных приходов в 1916 году - тогда их было 112. К началу 1930 года из 131 храма в области действовали 101, в том числе 14 приписных. На приходах служило 90 священников, еще 19 были за штатом. 

И храмы, и духовенство ожидала страшная судьба. 

Одним из первых был вновь закрыт Стефановский собор в Усть-Сысольске - власти взяли реванш за поражение в 1923 году. Это пример того, как произвол власть предержащих облекался в законную форму. В августе 1929-го Усть-Сысольский райком ВКП(б) разослал обращение: “Всем ячейкам ВКП(б) и ВЛКСМ г. Усть-Сысольска. Усть-Сысольский райком ВКП(б) при сем препровождает тезисы по проведению собрания по изъятию Стефановского собора... При проведении необходимо обратить особое внимание на поставленные задачи и решительного проведения в жизнь. Собрания провести в месткомах, учреждениях, предприятиях, колхозах и земельных десятах”.

Райком открыто рекомендовал фальсифицировать результаты - на собраниях провести постановление, чтобы явочный лист зачесть за подписи. Известно, что при подобной системе голосования голоса несогласного меньшинства все равно входят в число проголосовавших “за”. Всю работу предписывалось закончить 5-6 сентября. Кампания шла вяло, и райком ВКП(б) торопил общественность: “Перед каждым партийцем, колхозником, комсомольцем, профсоюзником, бедняком, делегаткой поставить решительно вопрос и добиться во что бы то ни стало - изъять... до 12 сентября должны быть проведены собрания коллективов, профсоюзов, колхозников, делегаток (по линии профсоюза указания даны). На этих собраниях необходимо сделать доклад об изъятии и взять подписи. В порядке прений необходимо вменить в обязанность присутствующих собрать подписи у своих членов семьи неслужащих... совершеннолетних, нянь, прислуг и у хозяев дома. Пусть будет множество списков, но проделать нужно обязательно...” 

15 октября 1929 года, “идя навстречу пожеланиям трудящихся”, ОИК Коми области удовлетворил ходатайство президиума горсовета о закрытии собора. Председатель облисполкома И.Коюшев в ответ на жалобу верующих во ВЦИК СССР сообщил: “Трудящиеся города подняли перед городским Советом вопрос об изъятии Стефановской церкви. Еще во время перевыборной кампании, проводившейся в связи с районированием в июле месяце с. г., избиратели давали составу горсовета наказ изъять из ведения верующих Стефановскую церковь под культурно-просветительное учреждение. После выборов этот вопрос неоднократно поднимался в печати, по инициативе избирателей обсуждался на общих собраниях рабочих, служащих и крестьян. Всего в горсовет поступило 44 ходатайства от собраний избирателей с количеством подписей за изъятие Стефановской церкви 2370”. 

О том, как собирались эти подписи, разумеется, умалчивалось, равно как и о том, что среди них было около 500 подписей школьников, которые избирателями не являлись и не могли учитываться. Можно лишь догадываться, как в школе II ступени было обеспечено столь удивительное единодушие. Сегодня уже не определить, сколько подписей было сфальсифицировано, но то, что подлоги были, несомненно. Приведем один лишь эпизод. 20 сентября 1929 года газета “Югыд туй” напечатала заметку Виктора Савина о собрании 2-й десяты: “...Никто не сказал: вот, дескать, надо думать о будущем, о детях, о культуре. Все только орут: “не дадим”, “когда Дьяконова (член комиссии по проведению кампании - авт.) стала голосовать, большинство народа вышло из школы, громко переговариваясь”. Впрочем, отмечает Виктор Савин, “народу вообще-то и не было”, была сотня пожилых женщин - “слепые оводы”, как он их назвал. А вот сохранившийся протокол того собрания говорит о другом: из 100 присутствующих 64 проголосовали за изъятие, остальные воздержались. Стало быть, возражающих не было. 

Протесты верующих ни к чему не привели, на них никто не обращал внимания. Дальнейшая судьба самой большой городской церкви печальна: горсовет так и не смог переделать ее под клуб, и в 1932 году она была уничтожена.

В Национальном архиве РК сохранилось 112 дел о закрытии церквей в 1930-1941 годах. За четыре года, до 1934-го, было закрыто сравнительно немного церквей - 23. “Пик” приходится на 1935-1938 годы - 72 церкви. Последние 17 храмов прекратили свое существование в 1939-1941 годах. Перед войной в Коми АССР не осталось ни одного действующего храма.

Обычный путь закрытия церквей - “по требованию трудящихся”. Как уже упоминалось, закон такую причину допускал. Организаторы же кампаний за закрытие церквей часто действовали незаконными способам. В Сыктывкаре, в местечке Кируль, подписи собирали по домам, причем, расписываться заставляли и несовершеннолетних. В с. Ыб подписи вообще собирали в магазине, к тому же покупателям не объясняли, за что они подписываются. Причиной закрытия ряда церквей было их аварийное состояние, невыполнение требований произвести ремонт, невыплата страховых платежей. При этом совершенно не учитывалось, что сельские общины не в состоянии вынести непомерные расходы на содержание храма. Ведь колхозники почти ничего не зарабатывали. Некоторые общины просто вынудили отказаться от содержания церкви и согласиться с ее закрытием, например, в селах Савинобор, Большое Галово, Синдор, Кельчиюр, Поромес. Закрытие храмов сопровождалось надругательством над ними: ломали купола, сбрасывали кресты, жгли иконы. В огне погибли ценнейшие церковные архивы. Судьба большинства храмов печальна - более половины из них полностью разрушены, большинство оставшихся переделаны, иногда до неузнаваемости. Церковные здания превращали в склады, клубы. 

Документы о закрытии храмов хранят следы трагедии духовенства. Власти отмечали, что ко времени закрытия церквей многие из них уже не действовали, при них не было церковных советов, не проводились службы - не было священников. В конце 1937 года, например, бездействовали, но не были закрыты 13 церквей в Усть-Вымском, 6 - в Ижемском, 4 - в Сыктывдинском районах. Настоятели этих храмов были арестованы, а найти замену репрессированным священникам невозможно - их ожидал скорбный путь предшественников. 

Репрессии против православного духовенства прошли двумя волнами - в 1930-1934 и 1936-1938 годах. Первая, связанная с коллективизацией, в основном ударила по сельским священникам. Вторая, самая страшная, захлестнула практически все оставшееся на свободе духовенство. Вместе со священно и церковнослужителями за веру пострадало и немало мирян, так называемый “церковный актив”. В эти же годы был нанесен удар и по старообрядцам, и по немногочисленным представителям других вероисповеданий. 

В связи с расширением политических репрессий против церкви, к началу 30-х годов в Коми АО значительно возросло число ссыльных священников. В 1930 году на учете в ОГПУ стояли 272 ссыльных православных священника, т.е. втрое больше, чем служило на приходах области. Среди ссыльных были и католические, и лютеранские священники, и более 200 представителей христианских сект. 

Скорее всего ссыльные православные священники были составной частью огромной волны “кулацкой ссылки”, докатившейся до Коми области летом 1930 года - к началу 1931 года в Коми области было 39 тысяч высланных раскулаченных. Их привозили на баржах по Вычегде и расселяли в южных и центральных районах Коми. По воспоминаниям старожилов Сыктывкара, в начале 30-х в город привезли целую баржу “людей в черной одежде”. Несколько дней они жили на лугу за рекой (“с городского берега весь луг казался черным”). Горожане тайком носили им еду. Затем высланных погнали дальше, и больше их никто не видел. 

Следы этого этапа, возможно, обнаруживаются на верхней Вычегде. В записях о смерти по Керчемскому сельсовету за 1933 год - 18 фамилий “служителей культа”-ссыльных: Покровский Аркадий Семенович, Терновский Александр Федорович, Гучев Митрофан Яковлевич, Никольский Петр Антонович, Ильинский Николай Павлович, Гавриловский Александр Владимирович, Лавдовский Петр Алексеевич, Соколов Павел Николаевич, Лосев Яков Никитович, Чудский Александр Павлович, Державин Александр Иванович, Камышинский Василий Михайлович, Чернышев Александр Александрович, Озерский Василий Петрович, Лапин Михаил Дмитриевич, Кассенко Марк Андреевич, Ковтун Михаил Федорович, Орлов-Громогласов Сильвестр Иванович. Это жертвы голода 1932-1933 годов, унесшего жизни более 10 тысяч ссыльных и спецпоселенцев. 

Оставшееся в живых ссыльное духовенство, как “старое”, высланное еще до коллективизации, так и “новое”, в 1936-1938 годах разделило судьбу местных священноцерковнослужителей. 

С 1929 года по земле Коми края стала расползаться опухоль ГУЛАГа. Среди заключенных немало было и представителей духовенства различных вероисповеданий. В 1937-1938 годах, когда по лагерям прокатилась волна массовых расстрелов, многие из них были вновь осуждены и расстреляны. Это третья группа репрессированного духовенства. 

К сожалению, и сегодня непросто восстановить во всех подробностях и полноте картину репрессий против духовенства, монашествующих и мирян. Особенно неполны сведения о священниках, погибших в лагерях. Но и имеющиеся документы позволяют представить, какой страшный удар был нанесен по духовенству в 30-е годы. 

Удар по духовенству в период коллективизации был неизбежным, несмотря на то, что организованного противостояния со стороны церкви не случалось. Руководство Русской Православной церкви никаких решений по этому поводу не принимало и никаких акций не проводило. Сопротивление духовенства было стихийным и в основном выражалось в агитации против вступления в колхозы. И хотя в той агитации в основном использовалась религиозная аргументация (“колхоз - изобретение дьявола, наказание за грехи, вступающие в колхоз продают душу дьяволу”, и т.п.), причины сопротивления были скорее социально-экономическими. Духовенство ориентировалось на середняцкие и зажиточные слои деревни, которые были близки ему по материальному положению, от которых во многом зависело его благосостояние. А именно эти слои, и вместе с ними духовенство, коллективизацию не приняли. И не могли принять, поскольку коллективизация была направлена прежде всего против этих людей, составлявших основу крестьянства. Их хозяйства разорялись, семьи выгоняли из домов (из Коми области раскулаченных не высылали). Священники, по существу, были приравнены к кулакам. В колхозы их, разумеется, не принимали, как единоличников, обкладывали непосильными налогами. Редкий случай: по воспоминаниям дочери усть-вымского священника о. Николая Кириллова, отец хотел вступить в колхоз, предлагал вырастить в селе сад. Не приняли, а семью обложили таким налогом, который она была не в состоянии выплатить. Налог все же почти уплатили, осталось всего 40 рублей. Но в отсутствие главы семьи все имущество реквизировали и продали. Когда о. Николай вернулся со справкой об освобождении от уплаты задолженности, было поздно - в доме ничего не осталось. Разумеется, имущество не вернули.

Антиколхозные настроения были использованы советским руководством. Коллективизация шла трудно, а успехи колхозного строительства отнюдь не впечатляли. Основную причину неудач без труда нашли в “происках врагов”. И уж тут никак нельзя было пройти мимо духовенства и церковного актива. Духовенству приписывалась не только антиколхозная агитация, но и создание организованной оппозиции, занимавшейся убийствами, уничтожением скота, поджогами, и т.д. Священников обвиняли в антисоветской агитации, призывах к свержению советской власти. 

В 1934 году органы ГПУ сообщили о разоблачении в Пожегодском сельсовете “контрреволюционной группировки” во главе со священником Покровским, пользующимся “громадным авторитетом среди местного кулачества и классово-чуждых элементов, пробравшихся в колхозы”. Чего им только не приписывалось! И срыв весенне-посевной кампании, и хищническое уничтожение скота, и расхищение социалистической собственности, и саботаж лесозаготовок! 

В 1933 году в Сысольском районе трудами ОГПУ была “раскрыта” антисоветская организация “Союз возрождения крестьян”, состоящая из “эсеровсконароднической интеллигенции, духовенства, реакционного элемента и спецпереселенцев, ставивших своей целью путем вооруженного восстания свержение советской власти и установление буржуазно-демократического строя”. Чтобы сочинить такое “красивое” дело, местные чекисты пошли на провокацию, не говоря уж о фальсификации следственных документов и “выбивании” из арестованных нужных показаний. По делу были арестованы 119 человек, из них 100 привлечены к суду. Среди осужденных - ссыльные “служители культа” Сергей Васильевич Никифоровский, Никита (Никон) Леонтьевич Белокобыльский, Василий Федорович Лапенко, Михаил Иванович Захаров, Николай Васильевич Попов, Григорий Иванович Мустюлев, “бывший монах” Тихон Никитич Русаков, сын священника Павел Вавильевич Флоренский из с. Грива (учился в Вологодской духовной семинарии, работал учителем). В начале З0-х годов* расстрельные приговоры еще редки. Но уже звучат залпы. Расстреляны священники о. Николай Распутин из с. Бакур (приговор вынесен 1 июля 1930 года), о. Василий Вавилов из с. Пезмог (приговор вынесен 17 апреля 1931 года), о. Прокопий Шаламов из с. Вотча, бывший монах Новоспасского монастыря Чердынского уезда Пермской губернии псаломщик Глотовской церкви Михаил Яковлевич Коновалов (приговор вынесен 17 мая 1931 года). 

Иерею Прокопию Николаевичу Шаламову, дяде известного писателя, узника сталинских лагерей Варлама Шаламова, было уже 55 лет. Более 30 лет он был священником Богородице-Рождественского прихода в с. Вотча - в 1899 году он сменил своего отца о. Николая Шаламова, служившего на этом приходе с 1867 года. О. Прокопий Шаламов в 1911 году издал “Церковно-историческое описание Вотчинского прихода”,- книгу уникальную, единственное столь подробное историческое исследование по одному из приходов Коми края. Арестовали его 25 января 1931 года. Свою вину он отрицал: “ Признаю, что члены церковного совета приходили ко мне и другие лица, из перечисленных по допросу, у меня бывают, но никаких бесед антисоветского характера с ними не вел. Разъяснял иногда им по вопросам политики и мероприятий только непонятные слова. Против коллективизации также не выступил нигде, так как мои интересы с интересами общественными не сходятся и я в стороне от общественной жизни”. 

В то время и за более серьезные, с точки зрения власти, преступления, чем “антисоветские разговоры”, обычно давали до пяти лет заключения или ссылки. Но с о. Прокопием обошлись необычайно жестоко - наверное, боялись его авторитета у сельчан. Решением тройки при ПП ОГПУ Севкрая от 13 мая 1931 года он был приговорен к расстрелу. О. Прокопий Шаламов был расстрелян вместе с другими девятью приговоренными 28 мая 1931 года в местечке Дырнос около Сыктывкара. 

Среди арестованных и осужденных по приговорам тройки при ПП ОГПУ Севкрая или ОСО при коллегии ОГПУ - местные священники о. Вячеслав Анатольевич Дьяков из с. Шежам (осужден 21.05.1933 к трем годам ссылки), о. Афанасий Васильевич Ермолин из с. Мыелдино (осужден 6.10.1931 к восьми годам лишения свободы), о. Алексей Григорьевич Мысов из с. Большелуг (осужден 05.09.1932 к трем годам лагерей), о. Феодосий Григорьевич Мысов из с. Грива (осужден 29.04.1930 на пять лет лагерей), о. Иоанн Александрович Никольский из с. Усть-Цильма (осужден 27.04.1933 к трем годам ссылки), о. Николай Евгеньевич Перебатинский из с. Деревянск (осужден 05.12.1932 на пять лет ссылки), о. Николай Николаевич Соколов из с. Озел (осужден 18.01.1930 на три года концлагеря), о. Евгений Алексеевич Тюрнин из с. Богородск (осужден 05.09.1932 на пять лет лагерей), о. Алексей Алексеевич Тюрнин из с. Помоздино (осужден 06.10.1931 на 5 лет лагерей). Ряд осужденных обозначены как “служители культа”: Тимофей Иванович Королев, Александр Дмитриевич Нечаев, Александр Семенович Полев, Иван Григорьевич Сидоров, Степан Афанасьевич Сизев, Александр Афанасьевич Ципович (ссыльный).

Власти вновь вспомнили о бывших монахах Ульяновского монастыря, служивших на приходах в священническом сане: осуждены игумен Амвросий (Афанасий Фадеевич Морозов), священник Вознесенской Кирульской церкви в Сыктывкаре (осужден 27.12.1930 на три года ссылки), иеродиакон Павел (Стефан Павлович Козлов), служивший при Никольской Кожмудорской церкви (осужден 25.01.1934 на пять лет концлагеря), иеромонах Власий (Василий Никитич Артеев), священник Святоказанской Кочпонской церкви (осужден 30.04.1930 на три года ссылки), иеромонах Тихон (Михаил Ерофеевич Лапшин), служил при Иоанно-Предтеченском храме в д. Кошки (осужден 27.04.1933 на пять лет ссылки). 

Вместе с иеромонахом Тихоном 22 ноября 1932 года были арестованы еще 24 жителя окрестных деревень, в основном бывшие монахини Кылтовского Крестовоздвиженского монастыря, поселившиеся небольшими общинами в деревнях Половники и Кошки (в ходе следствия шесть монахинь были освобождены). Взятым под стражу монахиням приписали, ни больше ни меньше, как создание “контрреволюционной террористической группировки”, занимавшейся созданием подпольного женского монастыря, организацией подпольных собраний, на которых обсуждались методы борьбы с советской властью, антисоветской агитацией и пропагандой монархического строя, срывом сельскохозяйственных кампаний. Пытаясь спасти остальных, о. Тихон “признал”, что был руководителем “группировки”. Но это не помогло.

Особое совещание при коллегии ОГПУ 27.04.1933 осудило игуменью Ермогену (Дьячкову), бывших монахинь Анну Васильевну Байбородину, Анну Евграфовну Дьячкову, Марию Дмитриевну Кислякову, Екатерину Аристарховну Кобелеву, Евфалию Федоровну Куракину, Анну Алексеевну Лобанцеву, Татьяну Александровну Мальцеву, бывшую трудницу (чернорабочую) Матрену Семеновну Лодыгину - 10.05.1933 - по ст. 58-10,11 УК РСФСР (антисоветская агитация и пропаганда) на три года высылки, а бывшую монахиню Марфу Андреевну Силину и “переписчицу” монастыря Анну (Александру) Николаевну Шергину - права проживать в 12 населенных пунктах Уральской области на три года. 

ОГПУ особенно не мудрствовало, и остальным предъявляло обвинение по тем же статьям, разве что не приписывало организацию “контрреволюционных группировок”. В основном их обвиняли в осуждении колхозов и в разговорах о необходимости бороться за сохранение храмов. Иеромонах Власий (Артеев), например, обвинялся в том, что “вечерами в его доме собиралась группа людей (кулаков), с которыми он говорил о необходимости проведения совместных дружных действий в защиту церкви, которую решено было закрыть. Говорил о том, что если не закроется церковь, то и колхозы организовать не смогут, что колхозы должны появиться перед нашествием антихриста. Говорил о необходимости и других удерживать от вступления в колхозы, за что будет людям прощение грехов. Все вместе они решили ходить по домам и убеждать своих соседей не вступать в колхозы”. 

А иеродиакон Павел (Козлов), оказывается, сколотил группу “антисоветски настроенных”, которая “вела работу среди населения по срыву сельхозкампании, в результате чего деревни Сюлатуй и Кожмудор являются самыми отсталыми в районе. У Козлова часто устраивались под видом церковных антисоветские собрания. Козлов говорил, что вот, мол, добились советской власти и говорим, что будем хорошо жить, а на самом деле стали от голода умирать, последний кусок отбирают, да и сельхозналог неверно берут”. В этот список - более 40 имен - не вошли священники, которых судили не по политическим обвинениям, а таких тоже было немало. Священников, как единоличников, обкладывали индивидуальным налогообложением и арестовывали, если они не могли уплатить налоги. Упомянутому выше о. Николаю Кириллову “повезло” - его просто ограбили. А, например, о. Николай Шумков в 1929 году был осужден на четыре месяца заключения за неуплату гос. сборов. В 1931 году его опять арестовали за “неуплату мясопродуктов” (правда, отпустили). Известно немало случаев, когда крестьян записывали в кулаки со всеми вытекающими отсюда последствиями только за то, что они “входили в церковный актив”. 

Вскоре священники стали возвращаться - сроки у них были небольшими. Кто из ссылки, кто со строительства Беломоро-Балтийского канала. Но передышка была недолгой. Да и можно ли назвать 1935-1936 годы передышкой? Аресты продолжались, хотя и не такие массовые. В 1935 году, например, арестован о. Павел Катаев, бывший послушник Ульяновского монастыря, служивший в с. Деревянск. 8 февраля следующего года его осудили на десять лет лагерей. Вместе с ним осуждена ссыльная монахиня астраханского Иоанно-Предтеченского монастыря Анастасия (Мария Вацлавовна Жугаевич), жившая в с. Керчемья. 

А духовенство ожидало новое испытание. Наступал 1937 год. Роковым для духовенства Коми АССР стал период с августа по сентябрь 1937-го. Скорее всего, акция по уничтожению оставшегося к этому времени на свободе местного духовенства была спланирована заранее. Иначе как объяснить такую “плотность” приговоров: 8 августа осужден о. Иоанн Сивков (с. Лозым), 11 августа - о. Константин Головков (д. Арабач), 13 августа о. Иоанн Лыюров (с. Выльгорт), о. Александр Тюрнин (с. Палевицы), иеромонах Платон (Петр Тихонович Колегов, с. Часово), 19 августа - последний игумен Ульяновского монастыря Амвросий (Афанасий Фадеевич Морозов), о. Николай Шумков (с. Ыб), 23 августа - о. Федор Веселков (с. Кочпон), о. Николай Доброумов (с. Дон), о. Николай Малиновский (с. Летка), о. Павел Малиновский (с. Усть-Вымь), о. Иоанн Мысов (с. Черныш), о. Иоанн Немчинов (д. Кошки), о. Федор Орнатский (с. Ношуль), 28 августа - о. Михаил Ерогодский (с. Важгорт), 29 августа - о. Стефан Куратов (с. Визинга), о. Григорий Бронников (с. Селиб), о. Илия Попов (с. Турья), о. Александр Сахаров (Сыктывкар), 10 сентября - о. Николай Кириллов (с. Усть-Вымь), о. Никандр Порфирьев (с. Ласта), 13 сентября - о. Фаддей Смирнов (с. Додзь), о. Стефан Ермолин (Сыктывкар), 16 сентября - о. Иоанн Павловский (с. Большое Галово), о. Александр Попов (Сыктывкар), о. Всеволод Потемницкий (с. Семуково), 21 сентября - о. Иоанн Захаров (м. Кируль, Сыктывкар), о. Иоанн Попов (с. Керчемья), о. Палладий Попов (с. Гам Ижемского р-на), о. Николай Селиванов (с. Усть-Нем), о. Геннадий Попов (с. Вотча), бывшие насельники Ульяновского монастыря иеромонах Мелетий (Михаил Михайлович Федюнев), монах Виталий (Туркин из с. Кужба), монахиня Евдокия Сорвачева (с. Тентюково, Сыктывкар), 29 сентября - о. Петр Никольский (с. Сизябск), о. Александр Соколов (с. Межадор), 7 октября - бывшие насельники Ульяновского монастыря Иллиодор (Надуткин) и Иоаникий (Латкин). Все они были осуждены тройкой при УНКВД Коми АССР (в редких случаях - тройкой при УНКВД Архангельской области, в одном случае - Верховным судом Коми АССР) по стандартному обвинению в антисоветской агитации (ст.58 п.10, 11 УК РСФСР). Из 38 человек 30 были расстреляны, 8 приговорены к десятилетнему заключению.

ДАЛЕЕ>>>>>